Книга образов - Страница 15

К оглавлению

Утрачу слух — я все равно услышу,

очей лишусь — еще ясней увижу.

Без ног я догоню тебя во мгле.

Отрежь язык — я поклянусь губами.

Сломай мне руки — сердцем обниму.

Разбей мне сердце. Мозг мой будет биться

навстречу милосердью твоему.

А если вдруг меня охватит пламя

и я в огне любви твоей сгорю —

тебя в потоке крови растворю.

Перевод А. Немировского

VI

Уж рдеет барбарис, и ароматом

увядших астр так тяжко дышит сад.

Тот, кто на склоне лета не богат,

тому уж никогда не быть богатым.

И кто под тяжестью прикрытых век

не ощутит игры вечерних бликов,

и ропота ночных глубинных рек,

и в нем самом рождающихся ликов,

тот конченый, тот старый человек.

И день его — зиянье пустоты,

и ложью все к нему обращено.

И ты, господь. И будто камень ты,

его влекущий медленно на дно.

Перевод Т. Сильман

VI. JETZT REIFEN SCHON DIE ROTEN BERBERITZEN…

Уже рдяные зреют барбарисы.

И астр стареющих — ослабшая гряда.

В лишеньи, чтоб себя не ждать всегда,

с своим богатством летним соберися.

И кто сейчас, свои смыкая очи,

Не убежден в видений полноте

Заждавшейся начала ночи,

Чтоб выпрямиться в темноте —

(Последние 5 строк не переведены).

Перевод Б. Пастернака

Из книги «О БЕДНОСТИ И СМЕРТИ»

I

Господь! Большие города

обречены небесным карам.

Куда бежать перед пожаром?

Разрушенный одним ударом,

исчезнет город навсегда.

В подвалах жить все хуже, все трудней.

Там с жертвенным скотом, с пугливым

стадом

схож твой народ осанкою и взглядом.

Твоя земля живет и дышит рядом,

но позабыли бедные о ней.

Растут на подоконниках там дети

в одной и той же пасмурной тени;

им невдомек, что все цветы на свете

взывают к ветру в солнечные дни,-

в подвалах детям не до беготни.

Там девушку к неведомому тянет.

О детстве загрустив, она цветет…

Но тело вздрогнет, и мечты не станет,

должно закрыться тело в свой черед.

И материнство прячется в каморках,

где по ночам не затихает плач;

слабея, жизнь проходит на задворках

холодными годами неудач.

И женщины своей достигнут цели;

живут они, чтоб слечь потом во тьме

и умирать подолгу на постели,

как в богадельне или как в тюрьме.

Перевод В. Микушевича

I

Господь, большие города

уже потеряны навеки;

здесь злые, пламенные реки

надежду гасят в человеке,

здесь время гибнет без следа.

Живут здесь люди скверно, тяжело,

в лачугах темных, как в преддверьи ада,

запуганное, загнанное стадо…

Земли твоей и свежесть и отрада —

все это навсегда от них ушло.

А под окошком вырастают дети,

такие тихие и бледные в тени,

и где им знать, что есть цветы на свете,

порывы ветра, солнечные дни,-

они молчат, они всегда одни.

И молодые девушки в печали

хотели бы от жизни отдохнуть;

а то, чего они так робко ждали,

не сбудется, и одинок их путь.

Их материнство — тайное страданье

в каморке тесной, приговор судьбы,

а дальше — ночи сдавленных рыданий

и годы без стремлений, без борьбы.

И смерти мгла взамен постели брачной,

и нет им счастья самых жалких крох;

они уходят медленно и мрачно,

их смерть — как нищенки последний вздох.

Перевод Т. Сильман

II

Но города, упрямы и нелепы,

идут путем безудержным своим.

Живую тварь они ломают в щепы,

и топливом народы служат им.

Здесь люди поступают в услуженье,

унизившись в достоинстве своем,

их черепашья скорость — достиженье,

и непристойны их телодвиженья,

и, окрестив прогрессом униженье,

они гремят металлом и стеклом.

И будто мучит их обман жестокий,

себя они утратили давно,

и в золоте их гибели истоки,

они скудеют, множится оно…

Последняя отрада их — вино:

отравленные, пагубные соки

питают их звериные пороки…

Перевод Т. Сильман

III

Там люди, расцветая бледным цветом,

дивятся при смерти, как мир тяжел.

Порода их нежна по всем приметам,

но каждый в темноте перед рассветом

улыбку там бы судорогой счел.

Вещами закабалены давно,

они забыли все свои надежды,

и на глазах ветшают их одежды,

щекам их рано блекнуть суждено.

Толпа теснит и травит их упорно,

пощады слабым не дождаться там,-

и только псы бездомные покорно

идут порой за ними по пятам.

Их плоть со всеми пытками знакома,

клянет их то и дело бой часов,

в привычном страхе ждут они приема,

слоняясь у больничных корпусов.

Там смерть. Не та, что ласкою влюбленной

чарует в детстве всех за годом год,-

чужая, маленькая смерть их ждет.

А собственная — кислой и зеленой

останется, как недозрелый плод.

Перевод В. Микушевича

IV

Красуются по-прежнему палаты,

как птицы, что пронзительно кричат,

расцветкой перьев пристыдив закаты.

Пусть многие пока еще богаты,

теперь богатый не богат.

Куда ему до древних скотоводов!

Старейшины пастушеских народов,

бывало, степь стадами покрывали,